Есть в современных восточноевропейских (не только российских) научных и околонаучных реалиях такое явление, как грантоедство. Куча «общественных организаций» имеет возможность безбедно существовать за счёт денег, выделяемых разного рода фондами. Отсутствие финансирования со стороны своего родного государства даёт им возможность называться «независимыми», хотя подчас следы получаемых денег уходят в очень даже правительственные круги, но других стран. Особенно это распространено среди специалистов по гуманитарным исследованиям, работы которых нужны разным политическим силам для обоснования своей деятельности. Надо – докажем, что украинский и русский языки – разные. Надо – докажем, что катынский расстрел – дело рук кровавой гебни. Главное, чтобы деньги на исследования выделялись. А кому проводить заказные исследования – всегда найдётся.
Как ни странно, спрос на заказуху есть и у нас в биологической науке. Ведь мы имеем дело с природными ресурсами, а, стало быть, подход к бабкам держим, хоть сами их осваивать не можем. Пример такого грантоедства я описывал, когда говорил про петрозаводских «Зелёных». А теперь опишу, как это бывает в фундаментальной биологии.
Лет несколько назад видел я у приятеля-ихтиолога статью о различиях в фенотипе лососёвых бассейна Охотского моря. Там на основании каких-то сомнительных признаков типа числа позвонков делался вывод о том, что лососи Охотского моря ближе к североамериканским популяциям, нежели к пресноводным водоёмам России. Подозрительных моментов было изрядно. Неясно было, почему были выбраны именно такие критерии, которые не так то легко зафиксировать. Выборка была не шибко значительная. Не говоря уже о том, что связь Охотского моря с Северной Америкой в исторических масштабах (именно она накладывает печать на разницу в генотипе, хотя не обязательно в фенотипе) не означает наличия текущих связей. «Чо за фигня?» - спрашиваю. «Заказуха,» - отвечает Саня. «Японцам надо было доказать, что рыба, которую они ловят в Охотском море не имеет отношения к России. Вот и заказали статью.»
Потом то я уже подобных исследований насмотрелся, и даже сам принял в них участие, когда делал экологическую экспертизу Вепсской волости. Тогда то я и услышал из уст начальства, разговаривавшего с заказчиками, фразу: «Вы скажите, какой надо вывод сделать, а уж обеспечить его – наша задача». Так что лично я не сомневаюсь, как «экологическая экспертиза» остановила стройку скоростной железнодорожной магистрали между Москвой и Питером при Ельцине. Денег на той афёре было попилено огромное количество.
А самый анекдотичный случай вспомнился такой. В Баренцевом море заселили в 1960 годы камчатского краба. К 1980 году краб размножился так, что достиг северных районов Норвегии. Тут же появились тревожные статьи о том, что это страшный хищник, поедающий икру и молодь трески, а также местных иглокожих и моллюсков. Тот же Саня рассказывал, что видел в норвежской газете статью, начинавшуюся словами «Норвегии угрожает опасность: со стороны России на неё движется стомиллионная красная армия…» Научная возня – научной вознёй, но общественное мнение формировать тоже важно. Исследования о вреде крабов экосистемам Норвегии щедро оплачивались грантами рыбопромышленных организаций из северной части страны. Ибо борьба с инвазивным опасным видом предполагала усиление его добычи дабы остановить красную угрозу.
Тут уже рыбопромышленники с юга Норвегии спохватились, что и впрямь могут остановить. Как тогда ловить крабов им? На рынок были выброшены новые порции грантов, на которые другими институтами доказывалась безвредность камчатского краба, питающегося в основном детритом, и уж совсем не причастного к понижению численности трески.
Истина, как известно где-то посередине. Но кого она волнует, когда сталкиваются финансовые интересы двух групп капиталистов? Сидим, смотрим, чья возьмёт. Пока берёт Северная Норвегия.
А всё потому что в Норвегии наука 100% повязана на гранты (как это предполагалось в лихие 90-е годы и у нас). В исследовательских институтах на постоянной ставке лишь директор да бухгалтерия. Остальные набирают по контракту на какие-то определенные исследования. Ну а уж кто платит, тот и музычку заказывает.
Ещё в бытность магистрантом в Пущино, лет пятнадцать назад, я, восторженно рассказывая о своих прожектах научном руководителю, каждый раз натыкался на то, что его интересует не что надо сделать, а сколько за это заплатят. «А его вообще интересует одно: скока это будет в баксах?» - выразил своё мнение о шефе другой аспирант, с наукой впоследствии завязавший. У нас это вызывало некоего рода презрение. Однако, теперь осуждать его у меня язык не поднимается. Ибо подобное отношение я очень часто видел у руководителей научных коллективов самого разного ранга. Если ты глава института или, хотя бы, лаборатории, то на тебе висит бремя необходимости своих подопечных кормить, подкидывая им работу. В ход шла любая мелочь типа копеечных хоздоговоров. Бывали и примеры другого рода. Например, глава группы орнитологов, на материалах коей я писал дипломную работу. Помню, как тот возмущался фондом Сороса: «Ведь и собирать ничего не надо! Дал грантик одному человеку, так ещё десять тебе свои результаты сами принесут!» Ну, он мог грантоедством возмущаться. Это был человек с именем, под ставшие классикой исследования которого деньги на Западе давали и так. Но вот ничего нового он уже начать не мог. В итоге вдался в некий научный аутизм и потихоньку сошёл на нет как специалист.
Сейчас ситуация несколько улучшилась. Не в последний момент из-за того, что в Западных странах разразился кризис и кормить нашу науку они отказались. Зато выросли оклады в рамках бюджетных тем. Но говорить о том, что грантоедство окончательно изжито, нельзя. Пытались его даже запретить, но не прошло это решение. Грантоедство – есть зло с точки зрения науки, но немногим лучше оказывается государственное вмешательство в неё в государственно-капиталистической системе. Впрочем, это уже другая история, и её стоит затронуть в другой раз.
