Моламьяйнский закат

Киплинг провёл в Моламьяйне всего один день, но за этот день он успел посетить местную пагоду, влюбиться и зарядиться эмоциями для того, чтобы написать одно из самых известных своих стихотворений. Я провёл в Моламьяйне также один, но из перечисленного успел только посетить пагоду, а про стихи и вовсе не говорю. Почему-то город не произвёл на меня особо приятного впечатления. Может, дело в его неухоженности, а может, просто неприятное впечатление оставили поиски гостиницы в самом начале. Шанс вернуться в Моламьяйн у меня навряд ли выше, чем у Киплинга, ибо даже если я и вернусь в Бирму, там ещё много интересных мест для посещения, да и в списке мест, которые хотелось бы посетить повторно, Моламьяйн не на первом месте.

Оттого мои впечатления, в том числе , и фотографические, от Моламьяйна обрывочны и сумбурны. Связанные репортажи никак не получаются. Ну что ж, оставим только визуальную сторону дела, устроив, под занавес, прогулку по вечернему Моламьяйну.

Вечер вообще удобное время для городской съёмки. Свет от низкорасположенного солнца мягок и контрастен, а преобладающие в закатных красные линии спектра, наполняют кадры теплом и уютностью. Ну и длинные, густые тени, конечно.

Особенно везёт сооружениям, смотрящим на запад.

Куда идти на закат? Ну, можно, конечно, на берег Танлуина. Но лучшая идея – священный холм с пагодой Чья Танланг.

Киплинг тоже был тут (ну, скорей всего, тут), смотрел на местные население и поражался местной лени.

Пока, к неописуемому ужасу каких-то юношей бирманцев, профессор носился со своим кощунственным фотоаппаратом вокруг пагоды, я присел поразмыслить над увиденным и, едва не заснув, сделал два замечательных открытия. Первое: господин сей земли - это леность, липкая упитанная лень со слабой примесью религии, которой ее подслащивают. Второе: пагода создана по подобию разбухшего ствола пальмы. Одна из таких пальм росла неподалеку. Она точно воспроизводила очертания небольшого здания из сероватого камня.
(С) От моря до моря. 

Профессор, - сказал я, когда аппарат, словно паук, появился из-за угла, - с этим народом творится неладное. Они не утруждают себя работой, далеко не все они бандиты, ребятишки бегают в сторупиевых путсо, а их родители говорят только правду. Все-таки на что же они живут?
- Они живут великолепно, - отозвался профессор. - А я захватил только полдюжины пластинок. Придется прийти сюда завтра. Я не смел и мечтать о таком удачном месте.
Я сказал:
- Конечно, место превосходное, но не пойму, в чём же его очарование?
- В ужасающей лености, - отмахнулся профессор, упаковывая аппарат. Мы ушли неохотно, а в ушах стоял звон покачиваемых ветром колоколов.

Бремя белого человека всё таки давило Киплингу на мозги по полной. Да и не только ему.

А мы, в азиатской традиции, просто полюбуемся на закат. Внизу – крыши города, листья пальм, за ними – широкая лента рукава Танлуина, а за ней – гряда холмов на острове, над которой уже навис золотой шар солнца.

Ну и узор облаков, конечно. Он как вышивка гладью на небе из того самого шёлка.

Вот солнце заходит за нависшие над горизонтом причудливые облака…

Вот оно уже почти исчезло…

А вот его уже совсем нет. Вечер в Моламьяйне объявляется официально открытым.

На первый взгляд мне показалось, что солнце, там, за холмами, ещё светит на золочёную пагоду. Но нет, это просто включили подсветку.

Ночью пагода на холме освещается так, что видна практически из любой точки города.

Вот написал это, и даже как-то заностальгировал. Ведь это был мой последний бирманский закат на сегодняшний день. Захотелось даже встать на холме, чтобы ощутить свежесть летнего вечера и услышать звуки восточного храма.

Это был последний из моих бирманских репортажей. Наконец-то я завершил часть работы, начатую бог знает уже когда, и пролежавшую год без движения. Впрочем, жизнь продолжается. Есть ещё не меее трёх путешествий, к описанию которых я не приступал даже в планах. А уже скоро новый отпуск, и надеюсь, новая дорога.